Знакомьтесь, Анатоль Вовк! Одной рукой он диссекцирует луки и обвес звезд (вплоть до Ольги Бузовой!) в своем блоге на 300 тысяч подписчиков, а другой — популяризирует историю костюма и ювелирного искусства: записывает рилcы, ведет курсы, ездит с лекциями. И даже пишет книгу «Русский бал: костюмы и драгоценности», фолиант с сотнями не опубликованных ранее фотографий и реконструкций, который выйдет в издательстве «Эксмо» уже весной. 11 февраля, в день бала (по старому стилю!), вызнали у Анатоля спойлеры: провенанс украшений Юсуповых, цвет бархатной мурмолки и подробное устройство диадемы-кокошника на портрете Кустодиева из частной коллекции. А еще обсудили корунды, шушпанчики и адорацию мадленок — раздаем старый стиль!
В конечном счете всем ведают парки. Они плетут судьбу
Вы пишете книгу, посвященную русскому балу 1903 года, самому известному празднику за всю историю государства. Фан-факт: костюм принцессы Амидалы в «Звездных войнах» — оммаж наряду великой княгини Ксении Александровны, то есть бал — вполне себе часть поп-культуры. Но есть и явный повод для детективной линии — судьба украшений участников. Ждем монографию или триллер?
Речь в книге идет о том самом знаменитом костюмированном бале в Зимнем дворце, посвященном допетровской эпохе. Придворный маскарад по случаю 290-летия Дома Романовых, который шел два дня — 11 и 13 февраля 1903 года, — знаковое событие эпохи царствования императора Николая II. Но даже больше исторического аспекта меня интересует модный: торжество дореволюционной и допетровской культуры, воплощенное в покрое и убранстве костюмов и украшений участников маскарада, — это вершина портновского, швейного и ювелирного искусства императорской России. Я уверен, что моя книга лет на 20 поставит жирную точку в теме этого бала. И никакой другой исследователь в ближайшие несколько десятилетий ничего существенно нового не привнесет. Вы спросите меня, не слишком ли это тщеславно, не слишком ли это самонадеянно. Вы знаете, Наполеон говорил: «Невозможно — это не для французов». Так вот, я бы добавил, что невозможно — это не по-русски. Ведь и сам бал был действом невозможным. На подготовку костюмов дали очень мало времени. Это было неосуществимо, но успели же. Понимаете, сколько заказов одновременно легло на плечи столичных костюмеров и портных? Кокошников, кафтанов, сарафанов, летников, однорядок, опашней, охабней. Боже мой, что за слова-то! Услада.
Пишу я свою книгу тоже вопреки обстоятельствам. Некоторые институции с трудом идут на контакт, архивы тяжело открываются. Там все еще иногда служит homo soveticus, который понимает либо язык кляузы, либо язык дубины — язык начальства. Понимаете, миссия любого человека — в служении, и мы должны быть полезными. Мы не должны зловредительствовать. Культура — это цепь. Звено за звеном — мы все должны ковать эту культуру. Вы сохранили, спасибо вам большое. Оцифруйте это в лучшем качестве, чтобы передать потомкам. Дайте нам хотя бы цифровую копию. Я ведь не прошу многого или чего-то невероятного. Я прошу лишь то, что мне принадлежит по праву моего рождения в этой стране и вообще моего нахождения в этом мире.
Мы с моим соавтором — журналистом, который активно работает с российскими и зарубежными архивами и много лет занимается исследованием темы дореволюционного ювелирного искусства, конечно, все равно почти везде проникли. Плюс я покупаю фотографии на аукционах, привожу их окольными путями. Моя логика такова: как я людям буду смотреть в глаза, если я говорю про какое-то колье, а у меня нет его фотографии? Какой же я исследователь после этого?
Расскажите, как везде проникнуть?
Звоним, пишем, настаиваем. Пишем в инстанции выше, если отказывают и не дают возможности поработать с культурным наследием. Много работаем с частными коллекционерами, архивами, аукционными домами за границей. Мы с соавтором билингвы: я франкофон, он англофон. Немецкий и итальянский — тоже не проблема. Используем наработанные связи: кого угодно ведь в архив Chaumet или Mellerio в Париже, где я поработал в начале этого года, не пустят. Но в конечном счете всем ведают Парки. Они плетут судьбу. Я впервые увидел их в Страсбургском соборе: трех женщин — с клубком, с веретеном и с ножницами. Я знаю, что они плетут мою судьбу так, как им нужно. И когда нужно будет, они обрежут. А совсем недавно мне довелось увидеть Парок кисти Гойи, и его переосмысление меня повергло в состояние ужаса и очарования одновременно.
Какие самые невероятные сокровища вы с Парками и соавтором отыскали? Нам нужен прогрев!
Мой соавтор разыскал пару браслетов великих княгинь и императрицы Марии Федоровны, которые осели в частной коллекции. Мы нашли два эскиза к костюмам великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны. Никто до этого даже не знал, что они существуют. Мы разобрались с провенансом украшений Юсуповых, одно из которых принадлежало французской короне. Более того, был найден рисунок одного из фамильных украшений в натуральный размер, сделанный карандашом, вероятно, самим отцом Зинаиды Николаевны, князем Николаем Борисовичем Юсуповым. Нашел его мой соавтор между бланками телеграмм, такое чудо! Кстати, это одно из навсегда утраченных украшений, разломанных и пущенных на камни и металл большевиками.
И конечно же, фотографии — самое ценное. Фотографии участников бала, которые никто не видел. Все знают одиннадцать костюмов — из той самой колоды карт «Русский стиль» со стилизованными нарядами великих князей Андрея Владимировича и Михаила Александровича, императора, великих княгинь Ксении Александровны и Елизаветы Федоровны, княгини Зинаиды Юсуповой и других. Люди с более глубоким интересом к истории знают те, что находятся в собрании Эрмитажа, в Государственном музее истории Санкт-Петербурга и Оружейной палате Московского Кремля. А куда делись другие? А чем вдохновлялись художники, создававшие эскизы, и портные, которые изготавливали костюмы? А какие украшения нашивали на одежду и головные уборы? А в чем отличие опашня от охабня? А почему мы называли этот костюм летником, а это никакой не летник? Помимо этого, в книге будут редчайшие раскрашенные фотографии с балов. Такое могло произойти, когда владельцы сами просили в ателье Бергамаско или других фотографов добавить оттиску цвета. Они приносили костюм, драгоценности, и художники раскрашивали снимки. Владельцы показывали им: «Вот здесь рубины, здесь аквамарины, здесь изумруды, а это ткань в фиолетовый цветочек, а это мурмолка с красным бархатом». А ведь на черно-белых фотографиях невозможно отличить корунды между собой. И даже самый большой профессионал никогда не отличит сапфир от рубина, а желтые флоральные мотивы от зеленых.
А будет саспенс, преследование или хотя бы волшебные помощники?
Конечно! Одной из важных иллюстраций в моей книге должен был быть портрет великой княгини Марии Павловны кисти Бориса Кустодиева. Ведь на нем мастерски изображены сапфировая парюра, включающая диадему-кокошник, колье и корсажную брошь. Проблема заключалась в том, что уже много лет этот портрет находился в частной коллекции и о его местонахождении ничего не было известно. В личном разговоре со своей подругой я обмолвился о своем желании во что бы то ни стало найти этот портрет и получить разрешение на его публикацию в своей книге. Дело в том, что у меня принцип — не размещать иллюстрации без указания источника происхождения, а если простыми словами — не воровать фотографии из интернета. И вдруг оказалось, что она знает коллекционера, который обладает этим шедевром. Я не поверил своим ушам, однако это было правдой. Спустя какое-то время коллекционер смог принять меня и даже согласился дать мне возможность снять детали живописи, разрешив их опубликовать. Таким образом, портрет впервые будет опубликован в деталях. В такие моменты понимаешь, что если среди 8 миллиардов людей на планете, которые могли быть владельцами картины, мне довелось познакомиться с тем самым единственным обладателем этого шедевра, значит, я на правильном пути и Парки желают этого. И для меня это такие знаки, которые говорят: «Анатоль, у всего есть цель и миссия. Значит, твоя миссия сейчас, даже если это дорого для тебя, довести это до конца и показать всю красоту бала». А ведь смета на эту книгу давно превзошла гонорар и перевалила за 7 миллионов рублей, которые мне придется заплатить самому. Возникает понятный вопрос — а за что такие деньги? Ответ прост: за фотографии экспонатов, сканы и иллюстрации из музеев и архивов.
Вы искали, находили и скупали артефакты — собралась коллекция про русский бал и русский костюм в целом, верно? Что с ней будет после выхода книги?
Действительно, собрание, которое у меня появилось, может быть достойно выставки. Уверен, она состоится, уже есть предложения. Помимо артефактов, имеющих непосредственное отношение к балу, у меня собралась небольшая коллекция, посвященная русскому костюму. Например, у меня имеется кокошник середины XIX века Симбирской губернии, шитый золотом. Стоимость его была 38 000 рублей. Да, немало, но для такой вещи можно найти. К тому же этот головной убор как нельзя кстати сможет проиллюстрировать главу про золотную вышивку. Я еще не знаю, что с ним будет потом, но, возможно, я подарю его какому-нибудь провинциальному музею, в них есть особая камерная прелесть.
Например, была такая собирательница костюма — Наталья Леонидовна Шабельская, все у нее было: и кокошники, и душегрейки, и шушпанчики! Когда в конце XIX века ремесла постепенно начали умирать, она спасала и вещи, и технологии. Наталья Леонидовна привозила из различных губерний деревенских мастериц, которые владели технологиями золотной вышивки или, например, шитья по бели. И с их помощью она начала копировать и воспроизводить исторический народный костюм, а также устраивать выставки русской старины. И отметилась с ними в Америке, Бельгии, Париже. В 1890-х Шабельская открыла в Москве «Музей старины», будучи прославителем русской культуры и певым этнографическим стилистом вообще. Ей в голову пришла гениальная идея — стилизовать народный костюм и делать фотографии, подобно снимкам в модных журналах. На своих мастерицах и дочерях она демонстрировала всю красоту этнографической одежды и иногда даже вопреки традиции разворачивала воротники, украшения, тасовала вестиментарные особенности губерний. Наталья Леонидовна сделала 150 снимков, 150 образов.
Сегодня в мире найдено 132 сюжета из 150. И вдруг на одном из интернет-аукционов я вижу фотографию девушки в русском народном костюме. А у меня очень хорошая зрительная память, и по собольим бровям я понял, что это одна из моделей Шабельской, на которых она и снимала костюмы. И я ее покупаю. А потом я попросил аудиенции у главного хранителя фотографии в Этнографическом музее, Карины Юрьевны Соловьевой. И Карина Юрьевна говорит: «Да, это Шабельская. Давайте смотреть по базе». И моя оказалась 133-й.
Однажды после публикации поста про Псков мне написали из Псковского музея с предложением посмотреть их коллекцию портретов с кокошниками. Мы разговорились с сотрудниками, и они сказали, что помогут мне с иллюстрациями для книги, я был очень благодарен. Выяснилось, что музей делал выставку Шабельской из собрания Этнографического музея. И я говорю: «Слушайте, а у меня есть неопубликованная фотография из коллекции Шабельской. Давайте моя девица встретится со своими подружками-современницами». Таким образом, фотография все лето провела на выставке и заняла там свое достойное место.
Click here to preview your posts with PRO themes ››
Фиксирую невероятный исследовательский задор, который не умещается в рамки академического мира. Вы немножко Шлиман, да? Сам себе университет, сам себе словарь и сам себе энциклопедия.
Это лестно! Иногда приходит мысль, что если ты не из академической среды, то у тебя нет права на изучение этой темы, как мне сказали в одном из музеев. Я не собираюсь открывать новую Трою, я лишь хочу заниматься тем, что мне нравится, даже вопреки тому, что кому-то это может не нравиться. Когда-нибудь те, кто сейчас мне мешает, все равно будут вынуждены принять факт тех открытий, которые были сделаны в ходе написания книги. Имя Шлимана осталось навсегда в истории человечества, в отличие от тех, кто препятствовал его деятельности. Но с другой стороны, я понимаю, что есть люди-ученые, есть люди-популяризаторы. В рамках этой книги я — популяризатор, но книга, являясь научпопом, все же будет обращена как к широкому читателю, так и к специалистам.
Вы пришли с роем пчел — ювелирных. Это что-то наполеоновское?
Я всегда любил насекомых, в том числе в аксессуарах. У меня есть брошь, которую я ласково называю «королева». Это не пчела, но стилизованная бабочка, у которой брюшко выполнено из жемчужины, некогда венчавшей бабушкину серьгу, в то время как вторая часть тельца, синяя шпинель, была выломана из девичьего кольца прапрабабушки.
И да, я всегда интересовался темой ампира, в частности наполеоновского. Это последний большой королевский художественный стиль. Мухи и пчелы, в особенности пчелы, — это расхожий сюжет той эпохи. Они стали основой новой геральдической системы империи и лично Бонапарта, так как он не мог использовать геральдику Бурбонов флер-де-лис. Более того: пчела — это, по сути, перевернутая бурбонская лилия. Плюс это отсылка к Меровингам — первой династии франкских королей, — а именно к золотым пчелам из погребения короля Хильдерика I. И Наполеон был так вдохновлен пчелами, что попросил их вышить на мантиях — своей и Жозефины — для коронации, которая состоялась в декабре 1804 года в соборе Нотр-Дам-де-Пари.
Я буду могучей секвойей, а ты будешь раскидистая грибница
Как вы любите королевское, имперское! Вас в детстве ведь не обижали?
Я не могу сказать, что я был заклеванным ребенком, у меня всегда были очень хорошие отношения с учителями, но со сверстниками и младшими не складывалось. При этом в школе я ни разу не делал домашнего задания. Во-первых, мне хватало оперативной памяти, чтобы все запомнить. Во-вторых, у меня был тандем с одноклассницей. Я ей сказал так: «Ты абсолютный ноль в биологии, химии и алгебре, очевидно говоря, и в литературе, и в истории, а мне не хочется дома делать физику, геометрию, русский язык, с которыми ты на ты. Поэтому давай-ка практиковать симбиоз. Я буду могучей секвойей, а ты будешь раскидистой грибницей. У нас будут и пятерки по всем предметам, и свободное время». Так и учились. Правда, однажды, когда мы писали контрольную по истории, был вопрос: «Кто стрелял в Ленина?» И я ей говорю: «Пани Каплан». Получаем, значит, обратно ответы. Она мне говорит: «Почему у тебя 5, а у меня 4?». Давай сверяться. А она вместо «пани Каплан» написала «Паника План».
Вернемся к пчелам. Они были моими лучшими друзьями, как и книги и классическая музыка. Меня всегда интересовал микромир, мне он нравился даже больше, чем макро. У меня была большая лупа, я мог подолгу смотреть на пчел, шмелей, ос, муравьев. Разрешал им по себе ползать. Приносил им сладости. А потом думал: а если им принести зерна кориандра, как они будут себя вести? Не любили. Горчицу, кориандр не тащили домой. Они как будто отвечали: «Нам не нужно» — и за воротами оставляли. А иногда я был счастлив сам по себе. Бегал с палкой.
А сейчас что у вас для счастья вместо палки?
Археология: музейные раскопки. Езжу в Восточную Анатолию, там раскапывают и облагораживают полисы — музеи под открытым небом. Все это удивительно и завораживающе для моего сознания и струн души.
Я очень люблю римскую мозаику, которой часто устилали полы древнегреческих и римских городов, и вообще люблю все, что связано с мозаикой. У меня был период, когда я собирал броши с венецианской мозаикой в виде музыкальных инструментов, а потом все продал. У меня был другой период, когда я собирал брошки с мелкой римской мозаикой. А потом я избавился и от них и на вырученные деньги уехал в Китай. Был очень счастлив.
Вы — серийный коллекционер. При этом в ваших коллекциях как будто нет вещей с сентиментальной ценностью. Не склонны привязываться?
Я получаю сатисфакцию, все. Собираю с азартом, а потом со временем теряю интерес. Мне чужда вечная прустовская адорация мадленки. С людьми примерно так же. Я крайне расчетлив в плане дружбы. Дружба должна интеллектуально обогащать. Мы очень коротко живем. Понимаете, алмаз может граниться только алмазом. И чтобы появились новые грани, через трение, сопротивление, процесс шлифовки, вы должны иметь рядом не менее значимую фигуру. Вот тогда и создается ощущение равновеликости. Если друг — трутовик, то нам не по пути. Жестоко? По-моему, справедливо.
Однажды вы мне сказали, что у вас все же есть три постоянных страсти: эстетика упадка, великие старухи и косорожье.
Да, наверное, вот три сферы моих интересов. Есть бабушки, есть бабулечки, есть старушки, старушонки. Великая старуха — явление столь же редкое, сколь и вечное. Это Диана Вриланд, Кармел Сноу, Анна Пьяджи, Айрис Апфель, Фаина Раневская. Одна из любимых — английская аристократка, эксцентрик и поэтесса — дама Эдит Ситуэлл. И внешний образ, и дружба с писавшим ее портрет художником Павлом Челищевым, и эта ее вестиментарная антуражность, амбьянс, и, конечно же, поэзия. Это такой высокий стих, который непохож ни на чьи строки!
Теперь о косорожье. Где его искать? В портретной живописи, конечно. Мне очень нравятся датские принцессы XVIII века на картинах Брейгеля, Иеронима Босха и Франсиско Гойи. Люблю Габсбургов! Не хочу никого обидеть, но это такая эстетика — эстетика косорожья. Конечно же, обожаю русское купечество и русских зажиточных крестьян в провинциальной портретной живописи. Это так красиво!
И я предпочитаю эстетику упадка. Например, начинающиеся раскопки, когда вы видите большой холм и еще не понимаете, что это был античный стадион. Или некоторые выдающиеся петербургские дворы — мой любимый на Галерной, расположившийся за дворцом великого князя Михаила Александровича. В чем его особенность? Там очень медленно, подобно листьям на картине «Зима» Арчимбольдо, увядают прекрасные здания.
С такой нежностью к увяданию, в том числе и подземному, вы не тафофил?
Вовсе нет. Но я регулярно езжу на Павловское кладбище к одному конкретному человеку. Там похоронена Лидия Николаевна Делекторская. Ее могила практически заброшена. Лидия Николаевна — муза, секретарь и друг Матисса, которая передала безвозмездно России более 220 его работ и книг. Она даже свою квартиру заложила, чтобы купить последнюю скульптуру Матисса. Именно она перевела Паустовского на французский язык, о ней говорили: «Она подарила России Матисса, а Франции — Паустовского». Прочитав его «Телеграмму» в переводе Делекторской, Марлен Дитрих захотела приехать в Советский Союз и увидеть Паустовского. Одна моя подруга была свидетельницей того, как актриса встала перед писателем на колени, расстреливая своих музыкантов и первый ряд стразами, которые начали отлетать от платья Жана Луи, не предназначенного для коленопреклоненной позы. Делекторская очень хотела умереть в России, но по ряду причин не смогла вернуться и скончалась в Париже, откуда прах был перевезен в Петербург ее племянницей. До сих пор секрет, сама она умерла или покончила жизнь самоубийством, мы не знаем. Последние годы, раздав все работы Матисса, в том числе и в музей Жоржа Помпиду, она жила очень бедно. Эту великую музу Матисса подкармливал владелец ресторана, который был в ее доме. Именно она стала для меня главным проводником в мир Матисса. Ее монографии на французском языке, вот эта любовь к гению, прекрасное осознание его места в истории и своего стали настоящим открытием для моего юношеского ума. Каждый раз, когда ее умоляли рассказать о личной жизни Анри, она говорила: «Матисс в тапочках? Никогда! Вы никогда про это не узнаете». Мне очень близка эта теория разделения личностного и творчески-гениального. Тема личного и эмоциональных переживаний для меня так же навсегда закрыта, как и для Лидии Николаевны. И хотя я и недолюбливаю погосты, в память и в знак уважения к ней я приезжаю, привожу цветы, убираюсь и низко кланяюсь перед силой духа и несломленностью характера мадам Делекторской.
Я родился в пути, рос с добрыми родителями и строгой бабушкой
Давайте напоследок выясним ваш провенанс: откуда берутся юные Шлиманы?
Я не знаю, я им никогда не был и не стану, ведь он такой один. Я не говорю про семью, которой уже нет, я отрезаю прошлое — практически гильотиной, как в 1789 году. В двух словах будет так: я родился в путешествии, рос с добрыми родителями и строгой бабушкой, которые были знатоками искусства и сторонниками прежних традиций, изучал экономику и управление во Франции, а искусствоведение, моду и историю костюма — уже в Петербурге, в СПбГУПТД, с прекрасными специалистами. Однако одну семейную историю все же поведаю — про прапрадедушку Левонтия, который прожил 113 лет и захватил промежуток от императора Николая I до Хрущева. Дома его ласково звали Левок.
Когда-то князь Голенищев-Кутузов написал стихи, на которые потом Мусоргский сочинил один из самых важных музыкальных циклов в истории — «Песни и пляски смерти». Третья пляска — «Трепак» — звучит так:
Ох, мужичок, старичок убогой,
Пьян напился, поплелся дорогой;
А метель-то, ведьма, поднялась, взыграла,
С поля в лес дремучий невзначай загнала.
Я тебя, голубчик мой, снежком согрею,
Вкруг тебя великую игру затею.
Никогда не вдумывался в эти слова, а ведь дедушка Левок так и умер. Левонтий чуть-чуть выпил и в свои 113 лет пошел домой. Это была холодная зима 1963 года, и волею Парок он заснул в сугробе. И когда я в Мариинском театре прослушал этот цикл в очередной раз, меня осенило и в этот момент я понял, что Голенищев-Кутузов, сам того не зная, описал смерть моего прапрадеда. Да, такую смерть нужно заработать, еще нужно заслужить. Левонтий всегда делал две вещи: молился и читал.
Делаете как Левонтий?
Я много читаю.
Фото: Дана Сапарова
Текст: Юлия Машнич
Стиль: Карина Крапива
Визаж и волосы: Лия Кибисова
Свет: Михаил Ланцов Skypoint
Ассистент стилиста: Эльмира Оспанкулова